Представляем вашему вниманию главу из книги Петра Алексеевича Кропоткина "Поля, фабрики и мастерские (Промышленность, соединенная с земледелием, и умственный труд - с ручным)". Будучи по убеждением анархо-коммунистом и имея с марксистами значительные расхождения во взглядах на пути построения коммунизма, он, тем не менее, гениально и точно подошел к решению одной из важнейших задач, поставленных перед собой большевиками - реформе системы образования.

Как известно, большевикам досталась страна с преимущественно неграмотным населением и допотопной системой образования, которая не удовлетворяла даже капиталистов, выпуская 90% образовательного брака. Западный капитал 19 века пытался реформировать эту систему, создавая трудовые школы, но их усилия разбились об имманентные свойства самого капитализма. Образование вещь не дешевая, а финансовая отдача от него - дело совсем не ближайших дней, и эти особенности поставили на трудовых школах крест: конкуренту владельца трудовой школы дешевле переманить выпускников лучшими условиями труда, чем взращивать собственные кадры, и никакие договоры и ограничения, аналогичные гильдейским, не смогли переломить фундаментальные экономические законы капитализма. Только государству под силу такая реформа, и решение этой задачи было возложено на плечи Надежды Константиновны Крупской, отдавшей вторую, послереволюционную половину жизни попыткам создать политехническую систему образования. При этом надо понимать, что трудовые школы это еще не политех, а его зародыш, в котором имеется недостаток умственного труда.

К сожалению, ее усилия не увенчались успехом. Сначала ей помешал реакционный настрой учительской братии, которая идею реформ восприняла точно так же дремуче, как крестьяне восприняли идею коллективизации - наши деды так пахали, и нам велели. Потом помешала война, и окончательный крест на реформе был поставлен троцкистским переворотом 53 года. Новой власти не был нужен человек, понимающий все стороны производства и осознающий себя его собственником. Единственное, что удалось сделать с системой образования большевикам, это распространить ее на все слои населения.

Таким образом, в настоящий момент мы имеем дремучую систему образования, несущую следы сословности и полный комплект способов преподавания, практически не предполагающих иных методов получения знаний, кроме вербально-текстовой передачи от учителя аудитории. За последние сто с лишним лет даже отчетная форма, являющаяся отражением образовательных процессов, не изменилась ни на грамм, разве что скучнее стала:

Прежде, чем перейти к самой главе, предлагаем ознакомиться с рецензией Крупской, волею партии ставшей главным специалистом и идеологом политехнической системы образования:

РЕЦЕНЗИЯ

И. Л. КРОПОТКИН. ПОЛЯ, ФАБРИКИ и МАСТЕРСКИЕ (ПРО­МЫШЛЕННОСТЬ, СОЕДИНЕННАЯ С ЗЕМЛЕДЕЛИЕМ, И УМСТВЕН­НЫЙ ТРУД — С РУЧНЫМ). ПЕРЕВОД С АНГЛИЙСКОГО А. Н. КОНШИНА. ПОД РЕДАКЦИЕЙ АВТОРА. ИЗД. 4-е.        М.. ИЗД. И. Д. СЫТИНА.

1918. 269 стр.

Декрет о единой трудовой школе^[1] привел многих учителей в полное недоумение. Они совершенно не знают, с какой стороны взяться за дело. Необходимо продолжать самым энергичным образом, с одной сто­роны, пропаганду идеи соединения обучения с произ­водительным трудом, с другой — практическую разра­ботку постановки дела в трудовой школе.

Глава VIII вышепоименованной книги Кропоткина, носящая название «Умственный и ручной труд», яв­ляется блестящей защитой идеи сочетания научного образования с физическим трудом; в то же время она дает немало ценных указаний на то, каким путем должно происходить это сочетание.

Книга эта была написана четырнадцать лет тому на­зад, но то, что говорит Кропоткин о сочетании научного образования с физическим трудом, имеет самое актуаль­ное значение и для данного момента, даже более актуальное, чем четырнадцать лет тому назад, когда мысли, высказанные автором, имели весьма мало шан­сов на осуществление. И П. А. Кропоткин прекрасно понимал это. На стр. 196 он пишет: «...предъявляемые нами требования (чтобы образование и мальчиков, и девочек продолжалось до восемнадцати лет, чтобы они получали основательное представление о науке и вместе с тем изучали бы на практике основы технического образования, а также приобретали навык в какой-ни­будь отрасли производства,— Н. К.)... могли бы сделать­ся общим явлением, если бы тому не препятствовали экономические и социальные причины, тормозящие вся­кую серьезную реформу в нашем прескверно организо­ванном обществе».

В книге Кропоткина то и хорошо, что, говоря о со­единении научного образования с физическим трудом, он постоянно имеет в виду интересы трудящихся масс, под этим углом и рассматривает весь вопрос.

Вся VIII глава составляет 24 странички, а так как вся книга составляет 269 страниц и стоит 8 р. 50 к., то хорошо бы издать эту главу отдельно, чтобы сделать ее доступной для широких слоев учительства.

Впервые опубликовано в журн. "Народное просвещение", еженедельник Наркомпроса, 1918, № 20

^[1] Имеется в виду «Положение о единой трудовой школе РСФСР», разработанное Государственной комиссией по просвеще­нию и утвержденное ВЦИК 16 октября 1918 г.— Ред.

БИБЛИОТЕКА СВОБОДНОГО ВОСПИТАНИЯ и ОБРАЗОВАНИЯ и ЗАЩИТЫ ДЕТЕЙ.

Под редакцией И. Горбунова-Посадова.

Выпуск XXXIII.

П. А. Кропоткин,

УМСТВЕННЫЙ И РУЧНОЙ ТРУД. [1]

С английского перевёл А. Н. Коншин.

Типо-литография Т-ва И. Н. Кушнерев и Ко. Пименовская ул. с. д.

Москва — 1910.

В старые времена люди науки и особенно те из них, которые подвинули вперед естествознание, не пренебрегали ни ручным трудом, ни ремеслом: Галилей делал сам телескопы, Ньютон в детстве учился слесарному мастерству, и когда принялся за изыскания по оптике, то сам отшлифовал линзы для своих инструментов, и сам сделал знаменитый телескоп, который считался прекрасным изделием в свое время. Лейбниц любил изобретать машины. Ветряные мельницы и экипажи без лошадей так, же занимали его ум, как математические выкладки и философские размышления. Линней сделался ботаником, помогая в работе садовнику-отцу. Короче сказать, занятие ремеслом не только не мешало гениальным людям при их отвлеченных изысканиях, но скорее помогало им. С другой стороны, хотя рабочие прежнего времени почти не имели возможности заниматься наукой, тем не менее, способности некоторых из них развивались благодаря разнообразию работ, которые производились в мастерских; другие же из них имели возможность входить в общение с учеными: Уатт и Ренни были дружны с профессором Робинзоном; каменщик Бриндлэй, несмотря на свой 14-пенсовый заработок, пользовался обществом образованных людей, которые развили его способности и сделали из него знаменитого инженера путей сообщения; сыновья богатых семейств, Смитсон и Стефенсон, посещали из любопытства мастерские токарей.

Мы изменили все это. Под предлогом разделения труда мы провели резкую границу между умственным и ручным трудом. Общая масса рабочих не только не получает более научного образования, но они даже лишились того образования, которое прежде получали в маленьких мастерских, и их сыновья и дочери, начиная с 13 лет, отправляются на фабрики и в шахты, где быстро забывают то немногое, чему они научились в школе. Люди науки презирают ручной труд. Многие ли из них могут сработать телескоп или даже более простой инструмент? А большинство не в состоянии начертить рисунка какого-нибудь инструмента и дают мастеру только неясный намек того, что они желают, предоставляя ему изобретать необходимый для них аппарат. Они даже возвели в теорию свое презрение к ручному труду. Теперь говорят, что „ученый должен открывать тайны природы, механик — прикладывать их к делу, а ремесленник — воспроизводить при помощи дерева или камня придуманные механиком машины, которые изобретены для него, но не им. Вовсе не важно, что он не понимает этих машин и не в состоянии улучшить их: дело ученого и механика заботиться о развитии промышленности и науки».

На это могут возразить, что есть люди, которые не принадлежат ни к одному из вышеупомянутых разрядов. Есть люди, смолоду занимавшиеся ремеслом и продолжающие им заниматься. Но только благодаря благоприятному стечению обстоятельств, им удалось приобрести кое-какие научные сведения, и они соединили науку с ремеслом, им посчастливилось избегнуть пресловутой специализации труда, и они-то, собственно, и обогатили промышленность своими изобретениями. Они появляются, по крайней мере в Европе, в виде исключений, так сказать, казаками, которые прорывают преграды, тщательно воздвигнутые между классами. Но их так мало сравнительно с возрастающими требованиями промышленности и науки, что повсюду раздаются жалобы на недостаток подобных людей. Действительно, что означают жалобы на недостаток технического образования, которые одновременно раздаются в Англии, Франции, Германии, России и Соединенных Штатах, как не то, что все недовольны. Послушайте, что говорят люди, хорошо знакомые с промышленностью: „Рабочий, задача которого специализировалась благодаря разделению труда, потерял умственный интерес к этому труду и способность к изобретениям. Прежде он изобретал очень много. Рабочие-ремесленники (а не ученые и не инженеры) изобрели и усовершенствовали все те машины, которые произвели переворот в машинном производстве за последние 100 лет, но с устройством громадных фабрик рабочий, подавленный однообразием своего труда, ничего более не изобретает. Может ли наблюдающий часто за четырьмя станками ткач изобрести что-либо, не будучи знаком с сложным механизмом этих станков и с их постепенным усовершенствованием? Что может изобрести рабочий, который проводит целую жизнь в том, что быстро связывает оборванные концы ниток, делая на них узлы? Три поколения рабочих делали изобретения, теперь же они их вовсе не делают, а инженеры, которые обучаются устройству машин, лишены или творчества, или практичности. По отзывам о них Фредерика Брэмуэля, они „почти ничтожества“: они теряются в деталях, с которыми можно познакомиться только в мастерской и которые дали возможность рабочему создать применимую к делу машину из идеи Уатта.

Только тот, кто изучает машину не по одним только моделям, а знает её действие, находясь постоянно при ней и думая о ней, может ее усовершенствовать. Смитон и Ньюкомэн были хорошими механиками, но в их машинах мальчик должен был открывать паровой клапан при каждом ударе поршня, и одному из этих мальчиков удалось соединить клапан с подвижною частью машины так, чтобы он автоматически открывался, что давало маленькому изобретателю возможность отходить от машины, чтобы поиграть с другими детьми. В современных машинах такие наивные усовершенствования невозможны; научное образование стало необходимо для дальнейших изобретений, а его-то рабочие и не получают.

В этих словах заключается сущность технического образования в наше время. Но вместо того, чтобы довести общество до ясного понимания причин общего недовольства, и вместо того, чтобы широко обсудить этот вопрос, вожаки движения в своих взглядах не идут дальше взглядов лавочников на этот предмет. Некоторые из них толкуют о том, как бы уничтожить конкуренцию; другие же на техническое образование смотрят только как на средство несколько улучшить технику рабочих и преобразовать несколько рабочих в высший класс механиков.

Подобный идеал может удовлетворить современных предпринимателей, но не удовлетворяет того, кто имеет в виду интересы науки и промышленности и смотрит на них как на средства поднятия человечества до высшего уровня. Мы утверждаем, что как в интересах науки и промышленности, так и в интересах всего общества каждый человек без различия прав рождения и состояния должен получать научное образование наряду с изучением ремесел. Мы вполне признаем необходимость специализации знания, но утверждаем, что специализироваться следует после получения общего образования, и что это общее образование должно быть одновременно и научно и практично. Своевременному разделению на интеллигентный и физический труд мы противопоставляем соединение того и другого, и взамен „технического образования“ которое обозначает разграничение между „трудом умственным и ручным, мы требуем образования интегрального, которое уничтожит это пагубное разграничение.

По нашей системе школа должна давать такое образование мальчикам и девочкам, чтобы они, оставляя ее в возрасте 18 или 20 лет, имели настолько основательное представление о науке, которое позволяло бы им продолжать научные занятия, и одновременно такие сведения, которые составляют основание технических знаний, а также и такой навык в какой-либо отрасли производства, который бы дал им возможность занять известное место в общем производстве богатства.

Многие найдут эту программу чересчур обширной и даже невыполнимой, но если они будут иметь терпение прочитать всю эту статью, то увидят, что предъявляемые нами требования не только достижимы, но и были уже достигнуты в единичных случаях и могли бы сделаться общим явлением, если бы не препятствовали тому экономические и социальные причины, тормозящие всякую серьезную реформу в нашем плохо организованном обществе.

Пример подобного опыта представляло московское техническое училище в течение первых 20 лет своего существования. По свидетельству экспертов на выставках в Брюсселе, Филадельфии, Вене и Париже, это начинание оказалось весьма удачным. В техническое училище принимали мальчиков не старше 15 лет; от них требовалось только основательное знание геометрии, алгебры и русского языка; мальчики моложе 15 лет поступали в приготовительные классы. В училище было два отделения: механическое и химическое. Так как первое более важно для занимающего нас вопроса, то я ограничусь постановкой преподавания только в этом отделении. В 5-тилетний период своего пребывания в училище ученики усваивают высшую математику, физику, механику и связанные с ними науки настолько основательно, что уровень их знания равняется лучшим математическим факультетам известнейших европейских университетов.

Я просматривал лекции по высшей геометрии, составленные для учеников училища, восхищался применениями интегрального исчисления к задачам динамики и пришел к убеждению, что ученики училища опережают студентов математического факультета по высшей геометрии и особенно в применении высшего математического анализа к самым сложным задачам динамики и теориям теплоты и упругости. Студенты университета не умели приложить ни к чему рук, тогда как ученики училища работали собственными руками на продажу прекрасные паровики, земледельческие машины, научные аппараты и пр., начиная с самой тяжелой работы и кончая токарной, получая самые лестные отзывы на международных выставках; они были искусные рабочие — рабочие с научным образованием.

Метод, которым достигались такие удивительные результаты, был следующий: заучивание наизусть ставилось ни во что, тогда как самостоятельные исследования поощрялись всевозможными способами. При изучении какой-либо науки ее немедленно применяли в деле, и то, что узнавали в классной комнате, применяли в мастерской. Особое внимание было обращено на высшую математику, как на средство, развивающее воображение и способность к изобретениям. При обучении же ремеслам употреблялась метода, совершенно отличная от тех, которые употребляются в большинстве технических училищ: ученика не посылали в мастерскую изучать поскорее какое-либо ремесло и добывать себе хлеб. Развитие техники достигалось по установленной программе, выработанной г. Делавозом, основателем училища.

Программа эта применяется в настоящее время в Чикаго и Бостоне. Разумеется, черчение считалось первою ступенью технического образования; потом ученик переходил в мастерскую, где основательно изучал все приемы плотничьего и столярного ремесла, составляющих основу всякого производства; далее, его переводили в токарную, где учили выпиливать по изготовленным им самим моделям части машин из дерева и металлов. Когда он основательно изучал эти ремесла, то поступал в кузнечные, слесарные и литейные мастерские.

В Америке эта система, особенно в применении к земледелию и земледельческим машинам, была введена в школе ручного труда в Чикаго, потом в Бостонском техническом училище, а в Шотландии та же московская или чикагская система применяется в колледже Гордона в Эбердине под руководством профессора Ogilvie. Я присутствовал в классе географии, физики и химии и увидал, что здесь процветает „система возбуждения деятельности мозга посредством рук“, и наоборот: мальчики работают при помощи физических инструментов и изучают географию в поле, точно так же, как и в классной; некоторые из их работ по съемке несказанно порадовали меня как старого географа.

Московское техническое училище, конечно, не представляет из себя идеала, так как оно вовсе не занималось гуманитарным развитием молодежи, но московский опыт, как и многие другие частные опыты, служит несомненным доказательством полной возможности совмещения высшего образования с обучением ремесленному мастерству. Оно служит также доказательством тому, что самый лучший способ вырабатывать искусных мастеров — это широко взглянуть на образовательную проблему, вместо того, чтобы добиваться особенной ловкости в одном ремесле или давать обрывки знаний в некоторых отраслях науки. Все это легко достигается без всякого переутомления, при соблюдении рациональной экономии в распределении учебного времени и при тесном единении теории с практикой. При таком порядке результаты московского училища не представляют ничего невероятного. Можно добиться еще лучших результатов, если эти правила будут применены при самом начале образования.

Потеря времени — отличительная черта современного образования. Нам не только начиняют голову всяким ненужным хламом, но даже и полезным предметам нас обучают так, что мы теряем понапрасну страшно много времени. Современная метода обучения ведет свое начало еще с той поры, когда от образованного человека требовалось весьма ограниченное количество познаний, и сохраняет свою силу и по нынешнее время, не взирая на увеличение запаса знания, которое должно быть вложено в голову ученика, с тех пор, как пределы науки так сильно расширены. Отсюда вытекает неизбежное переутомление и неотложная необходимость изменения метода преподавания сообразно с современными требованиями.

Несомненно, что время детства не должно проходить так бесполезно, как проходит оно теперь. Немецкие преподаватели доказали, что даже игры могут служить для ознакомления детей с арифметикой и геометрией. Дети, ознакомившиеся с теоремой Пифагора при помощи квадратиков из цветного картона, не смотрят на нее при изучении геометрии как на пытку для ума, применяя ее так же легко, как плотники. Восьмилетние дети легко решают сложные арифметические задачи, которые так мучили нас в детстве, если они предложены в забавной, развлекательной форме. Хотя детские сады, которые многие немецкие ученые превращали в своего рода клетки и где каждый шаг ребенка был рассчитан заранее, становились для малюток тюрьмами, тем не менее, лежащая в основании этих учреждений идея вполне правильна и целесообразна. Действительно, трудно даже представить себе, не проверив этого на деле, сколько полезных знаний по изучению природы, какую привычку к классификации и какую сильную любовь к естественным наукам можно развить в детской головке. Так как изучение различных фазисов развития человечества преподается воспитанникам школ, то все начальное изучение, за исключением социологии, как, например, изучение строения вселенной, земли и её обитателей, главных оснований физики, химии, зоологии и ботаники, может преподаваться раньше 10—11-летнего возраста. С другой стороны, нам известно, что дети любят сами мастерить себе игрушки и что они охотно подражают работе взрослых на фабриках и в мастерских, но родители или мешают этой склонности или не умеют применять ее к делу. Большинство из них презирают ручной труд и посылают детей изучать римскую историю или слушать лекции Франклина об изобретенном им способе наживания денег, считая ремесло пригодным „исключительно только для низших классов“ и задерживая тем самым развитие детей.

Наступают затем школьные годы, и время снова в большинстве теряется попусту. Возьмем для примера математику, которую всякий обязан знать, так как она составляет основание образования. Ее в наших школах знают только немногие. При изучении геометрии следуют методе, которая состоит исключительно в затверживании наизусть. В большинстве случаев мальчик твердит доказательства теоремы до тех пор, пока не заучит вытекающих один из другого выводов, а потому 9/10 мальчиков не в состоянии доказать самой легкой теоремы через два года по выходе из школы, если он не сделается специалистом по математике. Они забыли, к чему ведут вспомогательные линии, а их не учили самих отыскивать доказательства. Существует, однако, более целесообразная метода. По этой методе каждая теорема является в виде задачи; вывод заранее не дается; ученику приходится отыскивать его самому. При таких условиях после нескольких уроков черчения не найдется ни одного мальчика и ни одной девочки из 20, которые не были бы в состоянии начертить при незначительной помощи со стороны учителя угла, равного данному, и объяснить, почему они равны. Если подобные задачи будут задаваться с систематической последовательностью (для этого существуют превосходные задачники), то учителю не придется подгонять учеников, так как они переходят от одной задачи к другой с изумительною быстротой; все затруднение состоит в том, чтобы довести ученика до решения первой задачи и внушить ему доверие к собственному мышлению.

Кроме того, каждая отвлеченная геометрическая теорема должна быть запечатлена в уме ученика в самой конкретной форме. Раз ученики решают несколько задач на бумаге, они должны решать их, играя при помощи палочек и веревки, а потом применять свое знание в мастерской. Только тогда геометрические линии перейдут в конкретное знание в уме ребенка, только тогда он увидит, что учитель не шутит, требуя от него решения задачи при помощи линейки и циркуля, тогда только он будет знать геометрию. Путь к мозгу через глаза и руки и обратно вот настоящий принцип обучения.

Помню я, как будто дело было вчера, что геометрия вдруг приобрела для меня новый смысл и как этот новый смысл облегчил мне дальнейшее учение. Мы устраивали воздушный шар Монгольфьера, и я заметил, что углы при верхушках каждой из 20 полосок бумаги, из которой мы делали шар, должны покрывать менее чем 1/5 часть прямого угла; помню затем, как синусы и тангенсы перестали быть для нас кабалистическими знаками, после того как нам удалось при их посредстве делать вычисления при занятиях по фортификации, и как геометрия сделалась проста, когда мы начали строить в малом размере бастионы с амбразурами. Нам вскоре запретили этим заниматься, потому что мы приводили нашу одежду в невозможный вид. „Вы выглядите как землекопы“, попрекали нас наши умные воспитатели, а мы-то и гордились тем, что мы землекопы и что мы открыли пользу геометрии.

Заставляя детей изучать реальные предметы исключительно по чертежам, вместо того чтобы заставлять их работать самих, мы тем самым заставляем их терять драгоценное время и бесцельно обременяем их ум, приучая к самой плохой методе учения, убиваем в зародыше самостоятельное мышление; при этом очень редко удается дать им основательные сведения. Верхушки знания, попугайное зазубривание, рабская подражательность и умственная неподвижность являются результатами нашей системы обучения. Мы не научаем детей, как они должны учиться. Самые первоначальные сведения сообщаются при помощи зловредной системы. Во многих школах даже арифметике обучают отвлеченным способом и набивают бедные головы множеством правил. Идея единицы измерения, которая может быть совершенно произвольная и, по желанию, изменяемая (как, например, коробочка спичек, дюжина коробочек, гросс, метр, сантиметр, километр и проч.), не врезывается в уме, а потому, когда дети доходят до десятичных дробей, то с трудом усваивают их. Во Франции же, где десятичная система меры и веса употребляется повседневно, получившие самое элементарное образование работники вполне освоены с десятичными дробями. Для того, чтобы изобразить на бумаге 25 сантимов или 25 сантиметров, они пишут: нуль, двадцать пять, а большинство читателей, наверное, припомнят, как мучил их в детстве этот нуль перед целым рядом цифр. Мы делаем все, что от нас зависит, чтобы сделать алгебру неудобопонятной, и дети теряют целый год на заучивание того, что вовсе не алгебра, а просто система принятых сокращений, которую легко усвоить между делом, изучая арифметику.

Потеря времени при изучении физики просто возмутительна. Молодежь очень легко усваивает законы химии и её формулы, если ученики сами делают первоначальные опыты при помощи пробирок, но им трудно понимать начала механики: во-1-х, потому, что они не знают геометрии, а в особенности потому, что им только показывают издали машины, вместо того чтобы заставлять их изготовлять простые аппараты для того явления, которое они изучают. 15-тилетние ученики легко могут делать сами простые машины для наглядного изучения законов о силе, но вместо того их обучают отвлеченным способом при пособии рисунков. Они бы могли отлично сами делать машину Атвуда при помощи палки и колеса от старых часов или проверять закон о падающих телах при помощи ключа, скользящего по наклонно натянутой веревке, а им показывают сложные аппараты, и в большинстве случаев учитель сам не умеет объяснить принципы этих аппаратов, запутываясь в лишних подробностях. И так ведется дело с начала до конца за немногими исключениями [2].

Потеря времени при изучении ремесла так же велика, как и при изучении наук. Мы знаем, что мальчики теряют несколько лет, состоя в учениках у каких-либо ремесленников. То же самое в обширном смысле применимо и к техническим школам, где пытаются обучать только какому-нибудь специальному ремеслу, вместо того, чтобы прибегать к всестороннему систематическому обучению. Подобно тому, как существуют общие подготовительные сведения для изучения всевозможных отраслей науки, так существуют и общие основные правила для изучения разнообразных ремесел. В своей прекрасной книге „Теоретическая кинематика“ Рело доказал, что есть так сказать, одна философия для всевозможных машин. Самая сложная машина может быть сведена к немногим элементам: пластинкам, цилиндрам, конусам и т. п., и также к немногим инструментам: пилам, стамескам, молоткам и т. п.; несмотря на все разнообразие машины, оно может быть подчинено немногим видоизменениям движения, как, например, круговое движение может быть изменено в прямолинейное при помощи нескольких эксцентриков. Точно так же каждое ремесло может распадаться на множество составных частей. Для каждого ремесла необходимо уметь делать пластинку с параллельными поверхностями, цилиндр, квадрат и круглые отверстия, уметь сработать несколько инструментов, так как все инструменты составляют видоизменения не более как 12 типов, и уметь также переводить один ряд движения на другой. Уменье делать из дерева основные элементы машин, обращаться с главными инструментами столярной работы и уменье превращать один род движения в другой должно служить основанием для дальнейшего изучения всех механических ремесел. Ученик, который все это знает, знает уже добрую половину всевозможных ремесел.

Помимо того, успешно заниматься наукою не может тот, кто не усвоил себе методов научного исследования: ему необходимо выработать в себе уменье наблюдать, верно описывать, открывать взаимное соотношение между, по-видимому, совершенно разнородными фактами и проверять причины и последствия известных явлений и т. п. Так же точно хорошим рабочим нельзя сделаться, не привыкнув к хорошим методам работы. Рабочий должен приучаться рассматривать объект своего измышления в конкретной форме, уметь нарисовать его или сделать для него модель, бережливо обращаться с инструментами, отличать плохо сработанные вещи, уметь придавать вещи окончательную тонкую отделку, получать наслаждение от созерцания изящных форм и сочетания красок и относиться с презрением ко всем некрасивым вещам.

При изучении наук, ремесел, искусства главная цель школы состоит вовсе не в том, чтобы делать специалиста из начинающего ученика, но в том, чтобы познакомить его с основами науки и хорошей методой работы и, сверх того, дать ему такое общее направление, которое при дальнейших его занятиях влекло бы его к истине, к любви, к красоте формы и содержания, к чувству необходимости стать полезной единицей наряду с другими людьми и слить свое сердце с общечеловеческою жизнью.

Для того, чтобы избежать однообразия в работе, которое может утомить ученика при выделывании одних и тех же цилиндров и кругов, существует множество различных способов, и особенно хорош тот, который применялся в московском техническом училище: там употребляли в дело все, что сработает даже начинающий ученик. Припомните, как вы восхищались в детстве, когда работа ваша шла на что-нибудь полезное. В московском училище каждая выпиленная учениками доска употреблялась на какую-нибудь часть машины; когда же ученики доходили до слесарного отдела и обделывали квадратные железные куски с перпендикулярной и параллельной поверхностью, то куски эти заинтересовывали учеников, так как, когда они их доканчивали, проверив углы и поверхность и исправив неправильности, то работу их не кидали под лавку, а передавали другим, более сведущим ученикам, которые приделывали к этим кускам ручки, раскрашивали их и сдавали в лавку училища в виде пресс-папье. Такое систематическое обучение имеет несомненную привлекательность [3].

Не подлежит сомнению, что быстрота в работе — главный двигатель производства, и естественно возникает вопрос, будет ли эта быстрота достигаться при вышеизложенной системе. Но существуют ведь два вида быстроты; одну из них мне пришлось наблюдать на кружевной фабрике в Ноттингеме: взрослые люди с трясущейся головой и дрожащими руками лихорадочно связывали концы обрывавшихся ниток, и я едва мог следить за быстротой их движений. За требование подобного рода быстроты в работе фабричная система подвергается страшному осуждению. Что человеческого уцелело в этих дрожащих телах? Какой конец ожидает их? К чему такая затрата человеческой силы, которая могла бы производит в десять раз больше стоимости обрывков пряжи? Быстрота такого рода требуется исключительно от дешевых фабричных рабов, и мы надеемся, что школы не поставят ее своею целью. Сберегающая же время быстрота искусного работника приобретается именно тем воспитанием, за которое мы стоим; умелый работник исполняет работу лучше и скорее, чем неумелый, как бы проста она ни была.

Посмотрим, например, как разрезает кусок картона ловкий работник, и сравним его движения с движениями работника неумелого. Последний берет картон, какой ни попало инструмент, проводит наугад линию и принимается резать; вскоре он устает, а работа его никуда не годится; искусный же работник сначала осматривает инструмент и, если нужно, исправляет его, проводит правильную линию при помощи линейки, правильно пользуется инструментом, режет без всякого усилия, и в результате получится прекрасная работа. Вот эта работа истинно сберегает время, человеческий труд, и для её достижения необходимо самое тщательное обучение.

Великие художники пишут с изумительной быстротой. Но эта быстрота — результат необычайного развития ума, воображения, чувства прекрасного и тонкого понимания сочетания красок. В таком именно роде быстроты нуждается человечество.

Многое можно сказать относительно задач школы, но я ограничусь еще только несколькими словами, чтобы подтвердить, насколько желателен план воспитания, вкратце изложенный выше. Я, конечно, не питаю никаких иллюзий насчет того, что образовательная реформа или те преобразования, о которых я говорил выше, могут быть совершены прежде, чем культурные нации отступят от узкой эгоистичной системы производства и потребления. Доколе существуют современные условия, мы рассчитываем только на микроскопические попытки к улучшениям. Однако энергия созидательного гения зависит преимущественно от понимания общества, что и как должно делать; необходимость же преобразования воспитания наиболее понятна для всех и более других способна развить те идеалы, без которых неминуемо наступают застой и упадок. Допустим, что какое-либо общество, местечко или город с несколькими миллионами жителей будет давать описанное выше воспитание всем детям безвозмездно и без различия происхождения (мы настолько богаты, что можем себе это позволить), и вникнем в последствия, которые произойдут от подобного рода воспитания.

Я не говорю ни об увеличении всеобщего благосостояния при наличности молодежи, обученной самым разнообразным производствам, ни об общественной пользе, которая явится результатом уничтожения современного разграничения работы на умственную и физическую; уничтожение это повлечет за собою объединение интересов, в котором так нуждается наша эпоха социальной борьбы. Не говорю я также о полноте пользования жизнью для всякой отдельной личности, которая проистекает от соединения умственных и физических сил, ни о тех выгодах, которые произойдут вследствие того, что ручной труд будет пользоваться общим уважением, вместо того чтобы носить на себе, как теперь, печать отвержения, ни о несомненном уничтожении всех спутников нищеты и падения: преступлений, тюрем, доносов и пр., — словом, я не хочу затрагивать социального вопроса, о котором так много писали и о котором так много осталось еще писать. Я хочу указать только на те выгоды, которые приобретет от перемены сама наука. Мне возразят, что низведение людей науки в звание ручных работников повлечет за собою упадок науки и гениальности, но я хочу доказать, что результаты будут противоположные, и что наука, искусство и промышленность дойдут до высшего предела развития, как это было в эпоху Возрождения. Принято разглагольствовать с пафосом о необычайном прогрессе науки в XIX веке. Сравнительно с прошлыми столетиями она, действительно, ушла вперед. Но если мы примем в расчет, что разрешенные нашим веком задачи были уже намечены и предугаданы несколько столетий тому назад, то поневоле согласимся с тем, что прогресс вовсе уже не так велик и что его что-то задерживало. Механическая теория тепла была предугадана в прошлом веке Вумфордом, Гэмфри Дэви и Ломоносовым. Но более полувека прошло, прежде чем наука занялась разработкой этой теории. Ламарк, Линней, Жоффруа, С-т Илер, Эразм, Дарвин и многие другие ясно представляли себе изменчивость видов; они открыли путь к биологическим выводам, основанным на принципах происхождения видов, но опять-таки полвека прошло, прежде чем вопрос о происхождении видов выступил на сцену; мы все хорошо помним, что на идеи Дарвина было привлечено всеобщее внимание вовсе не людьми профессиональной науки и что даже сам Дарвин слишком узко смотрел на теорию эволюции, придавая слишком большое значение только одному её фактору. Астрономические гипотезы Канта и Лапласа потребовали долголетнего и тщательного пересмотра, и до сих пор еще ни одна теория не сделалась общепринятой. Геология, несомненно, сделала большие успехи в области палеонтологии, но динамическая геология подвигается чрезвычайно медленно, а великий вопрос будущего о законах распределения живых организмов на земной поверхности тормозится недостатком сведений о том, какое пространство занимали ледники в ледниковый период [4].

Короче сказать, каждая отрасль науки требует пересмотра общих выводов и ходячих теорий. Пересмотр этот, требуя гениальности, которая вдохновляла Галилея и Ньютона и которая зависит от общечеловеческого развития, требует одновременно увеличения числа ученых работников. Когда противоречащих общим теориям фактов накопляется все более и более, теории должны быть пересмотрены (что мы и видели в теории Дарвина), а для исполнения этого нужны тысячи способных людей, занимающихся наукой.

Громадное пространство земного шара остается до сих пор еще неизведанным: в изучении географического распределения животных и растений встречаются на каждом шагу большие пробелы. Путешественники не умеют определять широту и долготу, не умеют сделать барометра. Физиология растений и животных, психо-физиология, психология людей и животных,— все это такие отрасли науки, которые нуждаются в открытии многих, даже простых, фактов. История остается fable convenue (общепринятой басней) по недостатку тех работников мысли, которые могли бы воссоздать прошлые века подобно Торольду Роджерсу или Огюстену Тьерри. Словом, развитие наук задерживается благодаря недостатку в людях, одаренных философским мышлением, готовых приложить свои силы к открытиям на данном поприще, хотя бы и ограниченном. В общине, о которой мы мечтаем, тысячи тружеников откликнутся на призыв к новым открытиям. Дарвин употребил почти 30 лет на анализ фактов для формулирования своей теории происхождения видов; но если бы он жил среди людей, о которых мы мечтаем, то ему стоило бы только заняться отдельными изысканиями, и они явились бы тысячами ему на помощь. Составилось бы общество для обсуждения отдельных задач, из которых образовалась его теория, и она была бы проверена в течение 10 лет. Те факторы эволюции, на которые только теперь начинают обращать внимание, представились бы в ярком свете. Умственный прогресс пошел бы в 10 раз скорее, и хотя отдельные личности и потеряли бы право на благодарность потомства, которою они пользуются в настоящее время, зато безвестная толпа совершала бы все дело гораздо быстрее и удачнее, чем может совершить его один человек в течение всей своей жизни. Словарь Мэррея служит наглядным пояснением работы будущего.

За необходимость перемены еще более говорит другая сторона науки. В то время, как в конце прошлого и начале нынешнего века промышленные изобретения перевертывали весь земной шар, ученые или вовсе ничего не изобретали, или изобретали очень мало. Разве не поразительно то, что в первоначальном своем виде паровая машина, пароход, телефон, фонограф, машины ткацкая и кружевная, освещение и замощение улиц, хромолитография и тысячи других менее важных вещей были изобретены вовсе не людьми науки,— хотя ни один из них не отказался бы соединить своего имени с любым из вышеупомянутых открытий,— но не получившими почти никакого образования людьми, которые подбирали только крохи знаний и производили опыты самыми примитивными способами. Секретарь стряпчего Смитсон, слесарь Уатт, кондуктор Стефенсон, ученик ювелира Фультон, мельник Ренни, каменщик Тельфорд и сотни других, имена которых остались неизвестными, были, по верному выражению Смайльса, „настоящими творцами современной цивилизации“, тогда как профессиональные ученые, имевшие под руками всевозможные способы для произведения опытов и приобретения знаний, изобрели очень мало из того громадного количества орудий, машин и двигателей, которые показали человечеству, как пользоваться силами природы [5]. Факт сам по себе поразителен, но он объясняется очень просто: люди, подобные Уатту и Стефенсону, знали то, чего не знают ученые,— они умели работать руками, и их изобретательная способность находила себе стимул во всем окружающем; они были знакомы с машинами, их устройством и работой на них; они дышали атмосферой мастерских и фабрик.

Знаю, что ученые ответят на мой упрек следующими словами: „Мы открываем законы природы; предоставим же другим применять их,— в этом заключается простое разделение труда“. Оправдание это совершенно неверно. Ход прогресса диаметрально противоположен: на те сотни случаев, когда механические изобретения опережают научные открытия, приходится только один обратный случай. Динамическая теория тепла явилась не раньше парового двигателя, а после него. Только через 50 лет после того, как тысячи машин уже превращали тепло в движение перед глазами сотни профессоров, а остановленные сильным тормозом поезда развивали большое количество тепла, разбрасывая искры при приближении к станции, доктору Мейеру удалось создать механическую теорию тепла со всеми её последствиями. Люди науки почти свели его с ума, упрямо держась за свою мистическую теорию тепловой жидкости, а труд Джоуля о механическом эквиваленте тепла они называли „ненаучным“.

Когда каждая машина обнаруживала невозможность утилизировать все тепло, развиваемое данным количеством топлива, тогда появился закон Клаузиуса. Теория же Грова о „превращаемости физических сил“ появилась лишь тогда, когда уже промышленность всего света преобразовала движение в тепло, звук, свет и электричество. Телеграф тоже явился не вследствие теории электричества: когда он был изобретен, мы почерпали из книг весьма скудные понятия об электричестве, да и самая теория электричества ждет еще своего Ньютона, несмотря на блестящие попытки последних лет. Даже эмпирические знания законов об электрических токах находились в самом зародыше, когда несколько отважных людей проложили кабели по дну Атлантического океана, не обращая внимания на предостережения авторитетных людей науки. Выражение „прикладная наука“ лишено всякого смысла, так как в большинстве случаев изобретение не только не составляет приложения к науке, но, наоборот, создает новую отрасль науки. Американские мосты вовсе не были приложением теории сопротивления материалов, но появились раньше этой теории, и в пользу этой отрасли науки мы можем сказать только то, что теория, развиваясь одновременно с практикой, дополняла одна другую. Металлургические процессы изменения свойства металлов при небольшом добавлении известных металлов, современное электрическое освещение, предсказание погоды (которое вполне справедливо упрекают в том, что оно устроено не на основании науки, так как придумано старым моряком Джеком Фитцроем) могут служить подкреплением моих доводов. Следовательно, мы имеем множество примеров тому, что открытия и изобретения только изредка являлись применением научного закона (как, напр., открытие планеты Нептуна); в большинстве же случаев они не основывались на науке, а принадлежали к области искусства,— искусства, идущего впереди науки (как это превосходно доказал Гельмгольц в одной из своих публичных лекций). Наука только истолковывает сделанные раньше открытия; каждое изобретение, очевидно, является следствием приобретенного запаса знаний и способа мышления, но в большинстве случаев оно представляет собою прыжок за пределы известного, открывая целый ряд фактов, подлежащих исследованию. Самое свойство изобретения быть прыжком, идущим впереди знания, а не применением какого-либо закона, приравнивает изобретение в ходе мышления к открытию, и те народы, которые мало изобретают, делают и мало открытий.

В большинстве случаев хотя изобретатель и вдохновляется общим развитием науки в данный момент, но он все-таки устремляется вперед с очень небольшим запасом обоснованных знаний. При изобретении парового двигателя, телеграфа, фонографа запас сведений был самый элементарный. Мы смело можем утверждать, что обладаем в настоящее время достаточным запасом знаний для разрешения стоящих на очереди задач: двигателей без пара, накопления энергии, передачи силы и летательных снарядов. Задачи эти не разрешены до сих пор только благодаря недостатку в гениальных изобретателях, небольшому контингенту образованных людей, одаренных гениальностью, и современному разладу между наукой и ремеслом. C одной стороны, у нас есть люди, одаренные гением изобретательности, но не обладающие ни достаточными сведениями, ни материальными средствами для произведения опытов в течение многих лет; с другой стороны, люди, обладающие знаниями и средствами для производства опытов, лишены гения изобретательности благодаря воспитанию и окружающей обстановке, не говоря уже о системе патентов, которая разделяет и рассеивает усилия изобретателей, вместо того, чтобы объединять их.

Наши современные профессиональные ученые не одарены той гениальностью, которой отличались труженики при нарождении современной промышленности, и они будут лишены её до тех пор, пока, чуждые жизни, они будут оставаться посреди пыльных фолиантов и пока не будут, покрытые сажею горнов, сами работать вместе с рабочими на машинах и на машинных заводах, пока не сделаются моряками, рыбаками, дровосеками и землепашцами. Наши учителя искусства постоянно твердили нам, что нельзя ожидать возрождения искусства, пока ремесло остается в своем настоящем виде, указывая на то, что греческое и средневековое искусство было порождено ремеслом и что они взаимно поддерживали друг друга. То же самое вполне верно и относительно ремесла и науки: их разделение обусловливает собою упадок того и другого. Что касается великого вдохновения, на которое, по несчастью, не обращали внимания при современных прениях об искусстве, то оно, так же как и в науке, может проявиться только тогда, когда человечество, разорвав связывающие его оковы, достигнет высших основ солидарности и отрешится от современного раздвоения нравственного чувства и философии.

Не подлежит, конечно, ни малейшему сомнению, что не все мужчины и женщины одинаково способны предаваться ученым изысканиям: разнообразие способностей заставляет одних заниматься наукой, других — искусством, третьих, наконец,— многочисленными отраслями производства богатства; но каждый принесет более пользы, занимаясь любимым предметом, если у него будет серьезная ученая подготовка. Ученые, артисты, физики, медики, химики, социологи, поэты, историки извлекут для себя громадную пользу, уделяя часть времени на работу или на фабрике или на ферме, приходя в соприкосновение с людьми в их общей повседневной работе и сознавая, что исполняют свою обязанность наравне с непривилегированными рабочими для увеличения общего благосостояния. Историки и социологи несравненно лучше изучают человечество не по некоторым его представителям и не по одним только книгам, но в целом его составе в повседневной его жизни, работе и делах. Насколько бы медицина больше ценила гигиенические условия лекарства, если бы молодые доктора ухаживали сами за больными, а сиделки учились бы этому у докторов. Насколько сильнее проникался бы поэт ощущениями красот природы, насколько глубже мог бы он познать человеческое сердце, если бы сам в кругу землепашцев встречал восход солнца за плугом, если бы боролся против бурь вместе с матросами на кораблях и собственным опытом испытал поэзию труда и отдыха, горя и радости, борьбы и победы. „Живите полною жизнью; каждый проживает ее, но немногие ее знают“, сказал Гёте. Но как мало поэтов следуют его совету!

Так называемое разделение труда выработало систему, благодаря которой большинство людей обречено на всю жизнь на утомительную однообразную работу. Если же мы примем во внимание, как мало людей пользуются благосостоянием в современном обществе и как бесполезно затрачивается их труд, то должны будем признать вместе с Франклином, что пятичасовой работы в день вполне достаточно для предоставления каждому члену цивилизованной нации того комфорта, каким пользуются весьма немногие, если все будут принимать равномерное участие в производстве. Но со времени Франклина мы несколько ушли вперед: производительность работы может быть увеличена до громадных размеров, а самая работа сделаться легкой и приятной. Более половины дня может быть предоставлено каждому для занятия искусством, наукой,— словом, тем, что ему по вкусу, и эти занятия принесут ему гораздо более пользы, так как он, употребив полдня на производительные работы, будет заниматься облюбованной отраслью из любви к делу, а не с корыстной целью. Помимо того, общество, основанное на принципах общего труда, будет настолько богато, что каждый член его — мужчина или женщина,— достигнув известного возраста (скажем, сорока лет), может быть освобожден от нравственного обязательства принимать непосредственное участие в ручном труде и иметь будет возможность посвятить себя всецело излюбленной отрасли науки и искусства. Вследствие этого появятся новые изыскания, новое свободное творчество. В обществе этом не будет нищеты, а будет только общее благосостояние; в нем не будет того раздвоения совести, которое отравляет жизнь и парализует каждое честное стремление, и общество это унесется в высшие сферы прогресса, свойственного человеческой природе.

КОНЕЦ.

___________

1. Предлагаемая статья представляет собою самостоятельную часть изданного нами большого сочинения П. А. Кропоткина «Поля, фабрики и мастерские». Перевод А. Н. Коншина. Ред.

2. Если мы возьмем для примера описание машины Атвуда в какой-нибудь элементарной физике, то увидим, что очень много внимания уделено колесикам, на которых вращается ось шкива, упоминается о пустил коробках, пластинках, кольцах и других деталях без объяснения общей идеи машины, которая состоит в том, чтобы замедлить движение падающего тела, заставляя тело малого веса своею тяжестью двигать более тяжелое тело, находящееся в состоянии инерции, при действии на него силы тяготения в двух противоположных направлениях. Такова была идея изобретателя. Если ее хорошо выяснить, то ученик тотчас увидит, что один из способов (и способ очень хороший) замедлить движение падающего тела — это подвесить два тела равного веса на блоке и привести их в движение, прибавив к одному из них небольшой вес. Они увидят, что нужно уменьшить трение блока до минимума посредством двух пар колес, что часовой механизм вовсе не нужен и что пластинки и кольца имеют второстепенное значение, — словом, они увидят, что идея Атвуда может быть осуществлена посредством колеса от больших часов, прикрепленного в виде блока к стене. Таким образом ученики поймут идею машины и привыкнут отделять существенное от второстепенного, между тем как они только с любопытством смотрят фокусы, проделываемые учителем при посредстве сложной машины. Все аппараты, употребляемые для иллюстрации законов физики, должны быть сделаны самими детьми.

3. Выручаемая за продажу ученических работ сумма была далеко не мала, особенно в старших классах, где ученики делали паровые машины, а плата за их учение и содержание была много дешевле, чем в других заведениях. Будь подобная школа соединена с фермой, которая доставляла бы пищу ученикам за надлежащую стоимость, как дешево обходилось бы, содержание школы!

4. Сведения о популярном в настоящее время ледниковом периоде вырабатывались очень медленно. Уже Венетц в 1821 г. и Эсмарк в 1823 г. объясняли геологические феномены влиянием ледников Европы. Агассиз выступил в 1840 г. со своим учением об обледенении Альп, Юры и Шотландии, а 5 лет спустя Гюйо выпустил в свет карты путей, по которым спускались альпийские валуны. Но только по прошествии 42 лет после того,, как писал Венетц, один только геолог Лиэлль осмелился робко согласиться с его теорией, да и то в ограниченном пределе; самый же интересный факт заключается в том, что отвергнутые в 1845 г. карты Гюйо- были вполне одобрены в 1863 году. Даже и теперь, спустя полвека, теории Агассиза остаются не вполне доказанными, не вполне отвергнутыми, равно как и теория Форбса об упругости льда. Позволяю себе добавить, что во время споров и о пластичности льда все научные термины и методы исследования, хорошо известные архитекторам, были совершенно неизвестны людям, которые полемизировали между собой. Если бы факты, методы и термины принимались ими в расчет, то они не неистовствовали бы в течение многих лет без всяких результатов. Можно представить множество примеров тому, насколько наука страдает от недостаточного знакомства с фактами и методами исследования, хорошо известными инженерам, садоводам, скотоводам и т. п.

5. Химия до известной степени составляет исключение из общего правила. Не потому ли, что химику приходится производить много черной ручной работы? Помимо того, за последние 10 лет изобретения увеличиваются в особенности в области физики, где инженеры и люди науки постоянно сталкиваются между собою.